Харденберг не занялся этим вопросом после своего назначения канцлером 6 июля 1810 года. Харденберг в принципе был благосклонен к всеобщей эмансипации, но в его выступлении присутствовал и личный аспект. Он был частым гостем в еврейских салонах 1790-х и начала 1800-х годов и считал многих евреев своими друзьями и единомышленниками. Когда Харденберг влез в долги во время развода с первой женой, именно вестфальский придворный банкир Исраэль Якобсон - страстный сторонник еврейской религиозной реформы и эмансипации - выручил его, предоставив кредит под низкий процент. Давида Фридлендера, вращавшегося в тех же кругах, что и Харденберг, попросили представить меморандум с изложением аргументов общины в пользу эмансипации - это был первый случай, когда еврей участвовал в официальных консультациях по государственному вопросу в Пруссии. Результатом работы Харденберга стал Эдикт о гражданском положении евреев в Прусском государстве от 11 марта 1812 года, который объявил, что все евреи, проживающие в Пруссии и обладающие общими привилегиями, свидетельствами о натурализации, охранными грамотами или специальными концессиями, должны отныне считаться "уроженцами" (Einländer) и "гражданами" (Staatsbürger) государства Пруссия. Эдикт отменял все прежние ограничения на торговую и профессиональную деятельность евреев, отменял все специальные налоги и сборы и устанавливал, что евреи могут свободно жить там, где они хотят, и вступать в брак с теми, кого они выберут (хотя смешанные браки между евреями и христианами оставались недопустимыми).
Эти постановления, безусловно, означали значительные улучшения, и просвещенный еврейский журнал, издававшийся в Берлине, должным образом отметил их как открытие "новой и счастливой эры".51 Еврейские старейшины Берлина поблагодарили Харденберга за его добрые дела, выразив свою "глубочайшую благодарность" за этот "неизмеримый акт благотворительности".52 Однако эмансипация, предоставленная эдиктом, была ограничена в нескольких важных аспектах. Самое главное, он откладывал решение вопроса о том, будут ли должности на государственной службе доступны для претендентов-евреев. Таким образом, он в значительной степени не соответствовал французской эмансипации 1791 года, которая закрепила права евреев в рамках всеобщего одобрения гражданства и политических прав. В отличие от этого, формулировки прусского эдикта, предупреждавшего, что "сохранение за ними звания жителей и граждан государства" будет зависеть от выполнения определенных предварительных обязательств, ясно давали понять, что речь идет об уступке статуса, а не о признании прав.53 В этом отношении он перекликался с амбивалентностью знаменитого трактата Дохма о "гражданском улучшении" евреев. Большинство реформаторов разделяли мнение Дома о том, что должно пройти время, прежде чем негативные последствия дискриминации сойдут на нет и евреи будут готовы занять свое место в качестве равноправных участников общественной жизни нации. Как выразился один прусский чиновник, "репрессии сделали евреев вероломными", и "внезапной уступки свободы" будет недостаточно, чтобы "сразу восстановить в них природное человеческое благородство "54.54 Таким образом, эдикт отменил многие древние дискриминационные законы, не завершив работу по политической эмансипации, которая рассматривалась как процесс, для которого потребуется не одно поколение.
СЛОВА
В течение XIX века эпоха прусских реформ была окутана мифами, возводящими Штейна, Харденберга, Шарнхорста и их коллег в ранг авторов судьбоносной революции сверху. Однако при более внимательном рассмотрении того, что было сделано на самом деле, достижения реформаторов выглядят довольно скромно. Если отбросить пропагандистский шум и ярость эдиктов, то перед нами, возможно, всего лишь один энергичный эпизод в длинной череде прусских административных перемен между 1790-ми и 1840-ми годами.55
Реформы не были направлены на достижение единой согласованной цели, а многие из наиболее важных предложений были приглушены, задержаны или вовсе заблокированы из-за ожесточенных споров между самими реформаторами.56 Возьмем, к примеру, план отмены вотчинной власти в помещичьих имениях. Штайн и его министры с самого начала были полны решимости покончить с этими юрисдикциями на том основании, что они "не соответствуют культурному состоянию нации" и тем самым подрывают народную привязанность к "государству, в котором мы живем".57 Харденберг и его соратник Альтенштейн, напротив, придерживались мнения, что правительство должно учитывать интересы землевладельцев. Таким образом, вопрос оставался спорным, потеряв свою актуальность после того, как Наполеон вынудил Штейна уйти в отставку в 1808 году. Решительное противодействие дворянства, особенно в Восточной Пруссии, где корпоративная идентичность оставалась сильной, способствовало дальнейшему замедлению процесса, равно как и крестьянские волнения, ставшие отрезвляющим напоминанием о необходимости гибких и авторитетных судебных органов на земле.58 Затем наступил фискальный кризис 1810 года; отчаянная нехватка наличности стала еще одной причиной, по которой удалось избежать дорогостоящего "полного пересмотра" сельского правосудия - пример того, как тяготы войны и оккупации могли не только прервать, но и стимулировать работу по реформированию.59 Этих факторов в совокупности было достаточно, чтобы исключить отмену вотчинных судов из повестки дня правительства.
Та же участь постигла жандармский эдикт от 30 июля 1812 года, предусматривавший введение бюрократизированной системы сельского управления по французскому образцу и создание военизированной государственной полиции для всех сельских районов. План был впервые набросан во время правления Штейна. Под давлением директора Главного полицейского управления в Берлине Харденберг поручил разработку закона своему старому франконскому протеже Кристиану Фридриху Шарнвеберу. Шарнвебер включил создание новой государственной полиции в процесс коренного преобразования прусской администрации. По условиям эдикта, вся территория Пруссии (за исключением семи крупнейших городов) должна была быть разделена на округа (Kreise) одинакового размера с единой администрацией, включающей элемент местного представительства.60 Жандармский эдикт был одним из самых бескомпромиссных реформаторских заявлений эпохи Харденберга; если бы он увенчался успехом, то сместил бы значительную часть разрозненной, ячеистой, старорежимной структуры сельского управления в королевстве.
Однако на деле эдикт вызвал бурю протеста и массовое гражданское неповиновение со стороны сельского дворянства (особенно в Восточной Пруссии) и консервативных членов администрации. Временное собрание национального представительства в Берлине в 1812 году, на котором доминировали дворяне, расценило жандармский эдикт как очередную попытку лишить землевладельческое дворянство его традиционных прав и приняло предложение, отвергающее любое приостановление вотчинной юрисдикции - пример того, что участие и реформы не всегда совместимы.61 Два года спустя, после дальнейших споров в администрации, действие жандармского эдикта было приостановлено. Дальнейшие попытки подчинить все формы сельского самоуправления централизованной государственной власти в последние годы правления Харденберга не увенчались успехом, в результате чего вплоть до первых лет Веймарской республики прусские механизмы сельского управления оставались одними из самых устаревших в Германии.62
Боязнь политической реакции со стороны дворянства также удерживала реформаторов от попыток более радикального пересмотра налоговой системы. Харденберг обещал уравнять земельный налог и отменить многочисленные льготы, от которых по-прежнему выигрывало сельское дворянство. Он также говорил о введении постоянного подоходного налога. Но эти планы были отменены перед лицом протестов корпоративной знати. Вместо этого пруссаки были обложены целым рядом потребительских налогов, которые тяжелее всего ложились на беднейшие слои населения. Правительство
